«Так ли нужна мне слава? Что принесет мне обожание тысяч, миллионов людей, если я не могу удержать и одного рядом? Даже иллюзорная надежда стать знаменитым растерла в звездную пыль последние три месяца. И да, может, Дилан не последний человек в моей жизни, но он ли не доказательство настоящего проклятия? Маленькая роль или большая, какая разница, если совесть человека – разменная монета? Победителю нечего сказать проигравшему. И как смириться с собственным несовершенством, когда рядом лежит тот, кто, вытянув руку, сразу получает желаемое? Дилан слеп. И к своим недостаткам, и к своим преимуществам, глух к совести и, конечно же, сердцу. Я буду всю жизнь работать кассиром в ближайшем супермаркете, напевая любимые песенки на радио, а он будет стоять на аллее славы со звездой «недостаточной» для собственного таланта. Он горит и сгорит в этом чувстве. Одно испытание, и все пошло прахом.

Здесь больше не растут цветы, здесь больше не звучит гитара».

– Где моя гитара?

Том очнулся, его наконец-то вытащили из аквариума, наполненного собственными переживаниями. Дилан стоял перед своими вещами со скрещенными на груди руками. Наконец-то Том получил возможность заглянуть в светлые глаза напротив без сожаления. Злость, раздражение, страх, нервозность – это лишь дополнение к полной пустоте перед ним. Не чувствовать нельзя. Только мертвые не чувствуют. Дилан пришел сюда забрать вещи, оставив совесть где-то далеко отсюда. Надежда погибла: услышать объяснения, извинения, раскаяние, увидеть слезы, боль. Ничего из того, что чувствуют люди, пытавшиеся совершить преступление перед совестью, Дилан, видимо, не испытывал. Время, отведенное самим Томом на прощание, стремительно заканчивалось. Он глубоко вдохнул и выдохнул, сдерживая непрошенные слезы. Последнее, что собирался делать Том, – плакать. Он решил быть сильным так долго, как только сможет. Вопрос про гитару вызвал в нем необъяснимую гамму эмоций. Том слегка подтолкнул мешок с остатками инструмента и взял доску.

– Что этот придурок сделал с моей гитарой?! – Дилан бросился к мешку и начал копаться в нем. – Какого черта! Он вообще не в себе? Она стоит две тысячи долларов! Пусть вернет все до единого цента! Где этот придурок?!

«С Аланом и Джеком, хочешь с ними поговорить?»

– Ничего он тебе не вернет, – написал Том на своей доске, стараясь быть максимально сдержанным. Лицо выглядело наигранно бесстрастным, ведь в театре нужно слегка переигрывать… – Ты запер его в комнате без объяснений.

– Он снова влез своим длинным носом в мои дела! – Дилан покраснел от злости. Том понимал, что тот сам загнал себя в ловушку, попался с поличным, и теперь его главный свидетель – враг номер один. Собственно, Ричард всегда занимал лидирующие позиции в этом деле. – Я подам на него в суд! Мне плевать, что произошло! Такие деньги на дороге не валяются, и он, несмотря ни на что, их вернет.

– Ричард сделал запись твоего телефонного разговора. – Легче врать, когда пишешь это на доске, и человек не смотрит тебе в глаза. Краска сошла с лица Дилана, он бледнел и подавал все признаки панической атаки. – Если ты упомянешь о своей гитаре, он подаст ответный иск и в отличии от тебя, – стер, – не будет сидеть в тюрьме. – Стер. – Алан, защищая меня, – стер, – получил ножевое ранение.

– А эта горилла-переросток как попала в Нью-Йорк?! Я думал, он такой же нищий, как и Джек. Откуда у них деньги? – Том понял, Дилан слетает с катушек, и его переменчивое настроение лишь усугубляло это. Он кидался из крайности в крайность. – Ты вернешь мне половину залога за последний месяц и август. Ясно тебе?! Ты выставляешь меня из дома на улицу с четырьмя коробками!

– Четырьмя коробками и двумя пакетами. – Стер. – Оставайся. – Стер. – Я сказал парням прийти после восьми. – Стер. – Почему-то Алан очень хотел с тобой поговорить. – Цвет кожи Дилана стал таким же, как его волосы. Том задумался, даже при условии постоянных придирок со стороны Алана в школе, он никогда не боялся его так же, как Дилана. – Собирай свои вещи. – Он стер. – И убирайся.

– Сволочь, – зарычал Дилан и наклонился к первой коробке.

– И кстати, роль твоя. – Том написал это с гордостью, чуть ли не тыча доской Дилану в лицо. – Я отказался. – Ему хотелось улыбнуться, но к горлу подкатывали рыдания. Еще чуть-чуть, и плотину, которую он выстраивал пока убирался, прорвет. – Только не убивай своих конкурентов. – Стер. – В тюрьме нет театра.

– Знаешь, а я не откажусь от роли. – Дилан бросил коробку, наплевав на ее целостность, и сделал шаг к Тому. Тот остался на месте, не испугавшись. – В любом случае я получил то, что хотел: переезд, достойную квартиру и главную роль в молодежной постановке года. – Том открыл рот, но оттуда не вылетело ни звука. Дилан решил бить по больному, потому что, к сожалению, знал куда. – Не переживай, все будет хорошо. – Дилан провел рукой по волосам Тома. Тот и не заметил, как из глаз побежали слезы. Скривившись, Дилан с победной улыбкой сделал шаг назад.

«Я…»

– И неважно уже, что будет потом, – запел Том, неожиданно поразив и себя, и Дилана. Лучше он пел только на могиле собственной матери. – Время уносит то, что было важным, как океан стирает следы на песке. – Он вдохнул и всхлипнул. – Ты реальный человек, но обратись в мираж[128].

Оба были в шоке.

– Вот она – пропасть между нами. – Том продолжал писать на доске. Дилан не постеснялся ударить и физически, и морально. Что ж. Он не единственный, кто знает демонов человека напротив. – Для тебя музыка – хобби, работа, а для меня – жизнь. – Стер, но слова, будто высеченные на камне и подобные заповедям, горели в глазах Дилана. – Я пою всю жизнь. Это мой дар, моя уникальность и… – Стер. – В отличие от тебя, у меня есть ум для осознания того, – стер, – что я не совершенен. – Стер. – А ты застрял. – Стер. – Твоя игра на гитаре безупречна. – Стер. – Но самолюбие, – стер, – не позволяет отказаться от банального «хочу». – Том стер и начал плакать сильнее. – Тони – твой потолок. – Стер. – Пройдет десять лет, и ты вспомнишь мои слова. – Стер. – Мой совет – иди в музыканты. – Стер. – Мюзиклы и быть актером – не твое.

Том и сам не верил, что у него хватило духу написать нечто подобное.

«Ну все. Мосты сгорели. Окончательно».

– Это ты ошибаешься! – Дилан взревел, как вертолет перед взлетом. – То, что ты считаешь даром, на самом деле проклятье! Ты поломанная игрушка, музыкальный автомат, который понимают только такие же фрики, как ты сам!

«Я не поломанный! Не